Владимир Набоков - Смех в темноте [Laughter In The Dark]
На слепом был широкий мышиного цвета халат, бородатое лицо выражало мучительное напряжение. Он прислушивался — в последнее время он только и делал, что прислушивался. Рекс это знал и внимательно наблюдал, как мысли слепого отражаются на его лице, как в одном гигантском глазе, заместившем его незрячие глаза. Несколько скромных экспериментов усиливали удовольствие. Так, Рекс легонько шлепнул себя по колену, и Альбинус, который как раз поднимал руку к нахмуренному своему челу, замер с приподнятой рукою. Тогда, медленно подавшись вперед, Рекс тронул это чело пушистым концом длинной былинки, которую только что сосал. Альбинус странно вздохнул и отогнал подразумеваемую муху. Рекс пощекотал ему губы — снова отгоняющий жест. Это было весьма смешно.
Вдруг слепой резко двинулся, насторожился. Рекс тоже повернул голову и увидел сквозь стеклянную дверь краснолицего толстяка в клетчатой кепке, которого тут же узнал: он стоял на веранде, остолбенев от изумления.
Рекс, глядя на него, приложил палец к губам и хотел еще показать, что сейчас к нему выйдет. Но тот рванул дверь и вступил в гостиную.
— Конечно, я вас знаю. Ваша фамилия Рекс, — сказал Поль, тяжело дыша и смотря в упор на голого человека, который все ухмылялся и прикладывал палец к губам.
Альбинус меж тем встал, розовая краска шрама словно разлилась по всему его лбу. Он стал вдруг кричать, кричать совершенно бессмысленно, и только постепенно из этой мешанины грудных звуков стали складываться слова.
— Поль, я тут один, — кричал он. — Поль, скажи, что я один. Рекс в Америке. Его здесь нет. Поль, я умоляю. Я ведь совершенно слеп.
— Жаль, что вы все испортили, — сказал Рекс и побежал к двери, ведущей на лестницу.
Поль схватил трость Альбинуса, догнал Рекса — тот обернулся, выставив ладони, — и Поль, добрейший Поль, который в своей жизни не ударил живого существа, со всей силы треснул Рекса палкой по голове. Тот отскочил, продолжая усмехаться, — и вдруг произошла замечательная вещь: словно Адам после грехопадения, Рекс, стоя у стены и осклабясь, пятерней прикрыл свою наготу.
Поль кинулся на него снова, но голый увильнул и взбежал по лестнице.
В это мгновение что-то навалилось сзади на Поля. Это был Альбинус — он кричал, держа в руке мраморное пресс-папье.
— Поль, — захлебывался он. — Поль! Я все понимаю. Дай мне пальто, дай мне скорее пальто! Оно тут, в шкапу!
— Желтое? — спросил Поль, борясь с одышкой.
Альбинус сразу нащупал в кармане то, что ему было нужно, и перестал кричать.
— Я немедленно везу тебя прочь отсюда, — сказал Поль. — Снимай халат и надевай пальто. Оставь это пресс-папье. Дай я тебе помогу… Вот… Бери мою кепку. Ничего, что ты в ночных туфлях. Пойдем, пойдем, Альберт, у меня там, внизу автомобиль. Главное — скорее убраться из этого застенка!
— Нет, погоди, — сказал Альбинус. — Я сперва должен с ней поговорить. Она вот-вот вернется. Я должен, Поль. Это продолжится одну минуту.
Но Поль вытолкнул его в сад, затем заорал и замахал, призывая шофера.
— Я должен поговорить с ней, — повторял Альбинус. — Только чтобы она подошла ко мне совсем близко. Ради Бога, скажи, Поль, может быть, она уже здесь? Может быть, она уже вернулась?
— Нет, успокойся. Идем, пожалуйста. Никого нет. Только этот голый смотрит из окна. Пойдем, Альберт, пойдем!
— Я пойду, — сказал Альбинус. — Но только ты скажи мне, если ее увидишь. Мы ее можем встретить. Тогда я должен буду поговорить с ней. Только чтобы она подошла совсем близко, совсем близко.
Они стали спускаться по тропинке, но через несколько шагов Альбинус вдруг повалился навзничь в глубоком обмороке. Подоспел запыхавшийся шофер. Он и Поль понесли Альбинуса в автомобиль. Одна из ночных туфель осталась лежать на тропинке.
В это время подъехала таратайка, из нее выскочила Марго. Она подбежала, крикнула что-то, но автомобиль попятился, чуть ее не задавил и сразу ринулся вперед и скрылся за поворотом.
39
Элизабет получила телеграмму во вторник, а в среду, около восьми вечера, услышала в прихожей голос Поля и стук трости. Дверь открылась, Поль ввел ее мужа.
Он был чисто выбрит, в темных очках, на бледном лбу был шрам. Незнакомый лиловато-коричневый костюм (подобный оттенок он никогда бы не выбрал сам) казался слишком просторным.
— Привез, — спокойно сказал Поль.
Элизабет заплакала, прижимая платок ко рту. Альбинус тихо поклонился по направлению невнятного плача.
— Пойдем помыть руки, — сказал Поль, медленно ведя его через комнату.
Потом сидели втроем в столовой, ужинали. Элизабет все не могла привыкнуть смотреть на мужа. Ей казалось, что он все-таки чувствует ее взгляд. Печальная торжественность его замедленных движений доводила ее до какого-то тихого исступления жалости. Поль говорил с ним как с ребенком и разрезал ветчину на его тарелке на мелкие кусочки.
Его поместили в бывшую комнату Ирмы — Элизабет сама удивилась тому, как легко ей было нарушить сон священной комнатки ради этого нечаянного, большого, безмолвного жильца, переменить, переставить, приноровить ее к потребностям слепца.
Альбинус молчал. Правда, сначала — в Швейцарии — он не переставая, с тяжелой, бредовой настойчивостью упрашивал Поля вызвать Марго на свидание — он клялся, что эта последняя встреча продлится не более минуты. (И действительно, долго ли нужно в привычной темноте щупать, чтобы, крепко схватив одной рукой, сразу ткнуть стволом браунинга в бок и нашпиговать ее пулями?) Поль упорно отказывался просьбу его уважить, и тогда-то Альбинус замолчал. Он молчал по пути в Берлин, молча прибыл в дом, да и три последующих дня он промолчал, — так что Элизабет так и не услышала его голоса (не считая, возможно, одного-единственного случая), — словно бы он не только ослеп, но и онемел.
Черная увесистая вещь, сокровищница с семью компактно сжатыми смертями, лежала в укромных глубинах кармана пальто, завернутая в шелковистое кашне. Приехав, он переместил ее в комод рядом с кроватью. Он хранил ключ в кармане пиджака, а ночью клал под подушку. Пару раз Поль и Элизабет замечали, что он роется в кармане и сжимает что-то в кулаке, но не сказали ничего по этому поводу. Прикосновение ключа к ладони, ощущение того, что он слегка оттягивает карман, давали уверенность, что существует — а Альбинус не сомневался в этом — некий Сезам, который в один прекрасный день откроется, и тут же распахнется мрак его слепоты.
И он продолжал молчать. Присутствие Элизабет в доме, ее шаги, ее шепот (она почему-то теперь говорила с прислугой и с Полем шепотом, словно в доме находился тяжелый больной) были, в конце концов, столь же условны и призрачны, как его воспоминания о ней. Да, шелестящее, слабо пахнущее одеколоном воспоминание, — больше ничего. Подлинная жизнь, жестокая, увертливая, мускулистая, как анаконда, жизнь, которую следовало пресечь немедля, находилась где-то в другом месте, — где? Неизвестно. С необычной ясностью он представил себе картину: Марго и Рекс, оба гибкие, проворные, со страшными глазами навыкате и длинными податливыми членами, собирают вещи после его отъезда, Марго льнет к Рексу и ласкает его, извиваясь среди открытых сундуков, и наконец они уезжают — но куда? Ни проблеска света в сплошном мраке. Но он чувствовал, как в глубине его существа горит, словно выжженная огнем, избранная ими извилистая тропа, — чувство сродни тому, какое испытываешь, когда к твоей коже случайно прикасается пролетающее пернатое или проползающее пресмыкающееся.
Прошло три немых дня. На четвертый, рано утром, так случилось, что Альбинус остался без надзора. Поль только что уехал в полицию (надлежало кое в чем разобраться), прислуга была в своей комнате, а Элизабет, не спавшая всю ночь, еще не выходила из спальни. Альбинус, в мучительной жажде немедленного действия, пошел ходить по квартире, ощупывая мебель и косяки. Уже некоторое время звонил в кабинете телефон, и это напомнило о том, что есть возможность что-то узнать: кто-нибудь, несомненно, сможет сказать, вернулся ли художник Рекс в Берлин. Но он не помнил ни одного телефонного номера и, более того, чувствовал, что не сумеет выговорить этого имени, хоть оно и такое короткое. Звон телефона между тем становился все настойчивее. Альбинус ощупью добрался до стола, снял незримую трубку…
Смутно знакомый голос спрашивал господина Гогенварта, то есть Поля.
— Нет дома, — ответил Альбинус.
Голос замялся и вдруг бодро сказал:
— Это вы, господин Альбинус?
— Да, да, а вы кто?
— Шиффермиллер. Я только что звонил в контору к господину Гогенварту, но его еще не было. Я думал, что успею застать его дома. Как удачно, что вы тут, господин Альбинус.
— А в чем дело? — спросил Альбинус.
— Видите ли, вероятно, все в порядке, но, как-никак, я почел своим долгом… Дело в том, что сейчас заехала сюда фрейлейн Петерс за своими вещами. Я ее пустил в вашу квартиру, но я не знаю… может быть, какие-нибудь распоряжения…
